|
XLI.(XXXVII) А что ж Онегин? Кстати, братья - Терпенья вашего прошу, Его вседневные занятья Я вам подробно опишу. Онегин жил анахоретом: В седьмом часу вставал он летом И отправлялся налегке К бегущей под горой реке; Певцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонт переплывал, Потом свой кофе выпивал, Плохой журнал перебирая, - И одевался... Только вряд Вы носите ль такой наряд:
XLII.(XXXVIII) Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарский нараспашку, Картуз с огромным козырьком Подвижным. Сим убором чудным, Безнравственным и безрассудным, Была весьма огорчена Его соседка Дурина, А с ней Мизинчиков. Евгений, Быть может, толки презирал, А вероятно их не знал: Он всех своих обыкновений Не изменял в угоду им, За что был ближним нестерпим. XLIII.(XXXIX) Прогулки, чтенье, сон глубокой, Лесная тень, журчанье струй, Порой белянки черноокой Младой и свежий поцелуй, Узде послушный конь ретивый, Обед довольно прихотливый, Бутылка светлого вина, Уединенье, тишина - Вот жизнь Онегина святая. И нечувствительно он ей Предался, красных летних дней В беспечной неге не считая, Забыв и город, и друзей, И скуку праздничных затей.
XLIV.(XL) Но наше северное лето - Карикатура южных зим: Мелькнёт и нет - известно это, Хоть мы признаться не хотим. Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день; Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман; Гусей крикливых караван Тянулся к югу. Приближалась Довольно скучная пора: Стоял ноябрь уж у двора. XLV.(XLI) Встаёт заря во мгле холодной, На нивах шум работ умолк, С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк, Его почуя, конь дорожный Храпит, и путник осторожный Несётся в гору во весь дух,[VI] На утренней заре пастух Не гонит уж коров из хлева, И в час полуденный в кружок Их не зовёт его рожок, В избушке распевая, дева[1] Прядёт, и, зимних друг ночей, Трещит лучинка перед ней.
XLVI.(XLII) И вот уже трещат морозы И серебрятся средь полей... (Читатель ждёт уж рифмы розы - На, вот, возьми её скорей!) Опрятней модного паркета Блистает речка, льдом одета, Мальчишек радостный народ Коньками звучно режет лёд[2]; На красных лапках гусь тяжёлый, Задумав плыть по лону вод, Ступает бережно на лёд - Скользит и падает; весёлый Мелькает, вьётся первый снег, Звездами падая на брег. |
4, XLI, 5. Анахорет (греческий язык, от anacoreo - удаляться от врагов) - отшельник; удалившийся от людей.
4, XLI, 9. Гюльнара - героиня поэмы “Корсар” (1813) Джорджа Байрона (1788-1824), см. примечание к 3, XIV, 10. 4, XLI, 10. Геллеспонт - древнегреческое название пролива Дарданеллы (миф о Золотом Руне повествует, что в этом проливе утонула Гелла, когда плыла с братом Фриксом на золотом баране). Байрон переплыл Дарданеллы 3 июля 1810 года, будто бы за час с небольшим. Об этом заплыве он вспоминает в поэме “Дон Жуан”.
4, XLI, 5 - XLII, 9. Здесь Пушкин, по свидетельству некоторых современников (Парфенов, Бошняк, Лапин etc.), а также судя по одной фразе из письма к Вяземскому (июнь 1826), передает собственные привычки и отношения с соседями в Михайловском. Действительно, в фамилии Мизинчиков нетрудно заподозрить нечто напоминающее его соседа Пальчикова Владимира Петровича, в свое время также учившегося в Царскосельском лицее.
4, XLII, 2. Кушак - пояс. 4, XLII, 3. Армяк - “кафтан из верблюжьей шерсти” у степных татар, у русских мужиков - рабочая одежда.
4, XLIII, 3-4, 9. ...поцелуй... - ...жизнь... святая... Здесь, конечно, ирония - какая уж святость, когда соблазняешь чернооких белобрысых крестьянок!
4, XLIII, 10. ...нечувствительно - сам не заметил, как.
[VI] Критиковали меру этого стиха несправедливо: ^ - ^ - ^ ^ ^ - одно из изменений четырёхстопного ямбического стиха, впрочем довольно однообразного. И после во весь путь молчал. ^ - ^ ^ ^ - ^ - (Примечание А. С. Пушкина) <И после во весь путь молчал - самоцитата Пушкина, из "Евгения Онегина" - см. 3, V, 14>
[1] В журналах удивлялись, как можно было назвать дљвою простую крестьянку, между тем как благородные барышни, немного ниже, названы дљвчонками! (Примечание А. С. Пушкина)
4, XLV, 11. (. . . . . . . . . . . . . . . . . .) 4, XLV, 14. Лучинка - свечи, даже сальные, были слишком дороги для крестьян; брали длинную, “лущеную”, щепку - зажимали один конец в наклонном положении в железном треножнике, который назывался светец, и поджигали свободный конец, находящийся несколько ниже зажатого.
[2] “Это значит, - замечает один из наших критиков, - что мальчишки катаются на коньках”. Справедливо. (Примечание А. С. Пушкина) |