ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
    РОМАН ПУШКИНА
    И О РОМАНАХ ПУШКИНА -
        ВСЁ, И ДАЖЕ БОЛЬШЕ

              
Наконец настало время объяснить, о каких романах Пушкина идёт речь,
и почему в шаблоне сайта это слово употреблено во множественном числе!



ВАРИАНТЫ ПРОДОЛЖЕНИЯ «ОНЕГИНА»

             Нет сомнения в том, что в замыслах Пушкина было продолжение романа в стихах «Евгений Онегин». Весь спор в том, в какой форме он собирался осуществлять это продолжение. Здесь, вообще говоря, следует рассматривать три версии. Вот они, в порядке убывания числа приверженцев каждой из версий:

1)      Сочинение десятой главы романа «Евгений Онегин» с теми же главными героями;

2)      Сочинение нового романа с теми же, либо новыми, либо смешением старых и новых героев;

3)      Сочинение трилогии или связки из другого количества романов в стихах.

Позволим себе прокомментировать каждую из версий и высказать по этому поводу свое субъективное мнение.


         1) Десятая глава. В пользу этой версии говорят две невнятные пометки в пушкинских черновиках и две цитаты из писем пушкинских знакомых. Кроме того, есть ещё свидетельство М.В.Юзефовича (1802-1889) о том, что когда ещё роман не был закончен, Пушкин говорил ему, что Онегин может либо умереть на Кавказе, либо стать декабристом – последнее свидетельство, как вы понимаете, говорит равным образом в пользу всех трёх версий. Сразу замечу, что лично я считаю версию готовой Х главы романа, сожженной в середине октября 1830 года в Болдино и оставленной частично в зашифрованном виде – версией наименее вероятной и наименее убедительной. Можно понять Советское пушкиноведение, установкой которого было видеть в Пушкине преимущественно революционера, а в Онегине – исключительно будущего революционера. Несколько труднее мне согласиться с Набоковым, считающим роман незаконченным и убеждённым, что Пушкин в Болдине завершил 9 глав и начал десятую, которую, почему-то, сразу же сжёг. Здесь прежде всего ссорятся и не могут придти к консенсусу две натуры: Набокова-поэта и Шмурнова-геометра. Меня впечатляют геометрическая стройность и завершённость формы «Болдинского плана» 1830 года (см. http://www.shmurnoff-v.narod.ru/2/3/ ), - троичность построения и кульминация (смерть Ленского) в точке золотого сечения. Конечно, я не поэт, равно как Набоков не геометр. Но есть у меня и поэтические аргументы, именно – онегинская строфа, которая создана для романа и создала роман. Строфа эта, будучи одновременно законченной формой (заимствованной в этой своей части из сонета) и формой, требующей продолжения в силу особого (отличного от сонета) расположения центра тяжести, как нельзя лучше подходит для построения крупной формы. А между тем, в сущности, в том, что для нас сохранено в виде «десятой главы» нет и следов выдержанной онегинской строфы. Скорее это постороннее стихотворение из истории политического движения декабристов. Готовые или почти готовые строфы (например, по нашей редакции 8,XLVI – см. стр. 93 ) принадлежат явно восьмой главе (об этом есть документальные свидетельства) и, вероятно, из-за них-то 8 глава и была предана уничтожению. Ну и раз уж мы заговорили о документальных свидетельствах, приведу свои соображения по поводу роли документов, с которых я начал разбор этой версии. В обоих черновиках Пушкина упоминается не Х глава, а «Х песнь». Песнями, как известно, называются разделы поэмы, тогда как разделы романа именуются главами. Интересно, что через три года, в дарственной надписи баронессе Вревской, Пушкин уже все части «Онегина» будет именовать главами, сейчас же, в Болдинском плане, он их называет песнями. На мой взгляд это не свидетельство того, что роман не закончен, а того, что за эти три года автор осознал, что он создал уникальное произведение, не имеющее аналогов в мировой литературе, и выводящее его за рамки национальной словесности. Именно ощущение себя мировой величиной позволит ему перед смертью с уверенностью сказать:

            Нет, весь я не умру: душа в заветной лире

            Мой прах переживёт и тленья убежит.

            И славен буду я, доколь в подлунном мiрљ

            Жив будет хоть один пиит.

Ведь ни один из последующих пиитов (ни Минаев, ни Лермонтов) не имели достаточно творческой силы, чтобы при использовании онегинской строфы, довести её до формы романа. Роман, согласно современной теории литературы, отличается от повести (а поэма – это по существу стихотворная повесть) вовсе не длиной, а наличием нескольких сюжетных линий, переплетенных между собой, в то время как в повести такая линия только одна. Теория всегда отстаёт от практики, как математика от физики, и Пушкин, обладая прекрасным чувством формы, прекрасно понимал то, что теория ещё не высказала и сформулирует на полвека позднее. «Онегин» заключает несколько сюжетных линий, раскрывающихся в коллизиях Онегина и Татьяны, Ольги и Ленского, Пушкина и Онегина, Онегина и России. Гоголь, с которым, вероятно, Пушкин, как и с другими, делился соображениями о своём «Онегине», и который, в отличие от других, имел больший литературный талант, тоже это понял и назвал свой крупный литературный труд «Мёртвые души», задуманный также в трехчастной форме, – поэмой, т.к. в нем одна сюжетная линия (превращение мерзавца в порядочного человека под влиянием духовности русского народа). Назвать его повестью он не мог из-за размеров сочинения – современники бы его не поняли. Итак, на основании изложенных, в общем чисто формальных, соображений, лично я допускаю первую версию «продолжения Онегина» только в таком виде: Пушкин сочинял десятую главу вместо уничтожаемой восьмой – или наоборот.


           2) Новый роман. Из всего, выше мной изложенного, чтобы обосновывать эту вторую версию, надо прежде всего смотреть, какие ещё опусы, кроме «Онегина», самим Пушкиным изложены «онегинской строфой». Тут позволю себе лирическое отступление о своей собственной персоне. Я активно работал над романом «Евгений Онегин» примерно по времени столько же, сколько Пушкин, т.е. 7 лет 4 месяца 17 дней, с мая 1999 по сентябрь 2006 года. Поводом сосредоточиться на «Онегине» были две вещи: просьба друга «записать для него Онегина на магнитофон, чтобы учить жену петь Татьяну» и внезапный страх по поводу того, что к 50-ти годам у меня ухудшилась память. Первый повод привёл к появлению скороспелой записи канонического текста буквально под аккомпанемент варгана, да ещё с нелепыми оговорками, вроде «липового песка» вместо «липового леска» (до сих пор не могу понять природу этого песка – видимо во время чтения неконтролируемые эмоции захлёстывают мой рассудок, тогда как до того я всегда считал, что голова у меня идёт впереди сердца). Удивительно, но в этой записи, часто чисто интуитивно, я смог избежать многих безграмотностей моих именитых конкурентов, например: прелестное смоктуновское «Любовник Юлии – Вольмар». К этой записи я присобачил не менее скороспелое скучнейшее научное исследование, которое также было творческой неудачей, так как я не понимал, что научные истины артистам надо преподносить в занимательной форме. Второй повод был связан с юбилеем – мой милейший сослуживец, благодетель и учитель Н.Н.Крылов предложил отметить 200-летие со дня рождения Пушкина следующим образом: при встрече вместо приветствия каждый из нас цитирует строчку из стихотворения Пушкина. На это я самонадеянно ответил, что считаю свою память на стихи фотографической и согласен на это только в такой форме: он мне – строчку, я ему – целое стихотворение. (На такую самонадеянность меня подвигло сознание того, что на заре туманной юности, в 1960 или 61-м, не помню, я постранично выучил «Горе от ума» в троллейбусе, по дороге на работу в НИИЖб, а т.к. работал там не больше месяца, причём надомником, так что посещал присутствие пару раз в неделю, следовательно не мог прочитывать каждую страницу более одного раза). Этот договор имел существенно разные последствия для нас обоих. Н.Н.Крылов, будучи трудоголиком, вечно спешил, и когда при первой встрече я начал сразу с Клеветников России, а далее укреплял его подозрения не менее пространными цитатами, начал меня жутко бояться и, едва завидев в конце коридора, трусливо сворачивал с дороги в ближайшую аудиторию. Через год он умер, а общественное мнение видимо знало о нашей коллизии, так как на прошлой неделе председатель профсоюзного комитета, а в то время – директор института, сказал мне, что молва считает, будто Крылов покончил самоубийством, выбросившись с балкона. Это, конечно, фантастическая сплетня, ибо я, будучи близок к семье Николая Николаевича, прекрасно знаю, что он умер от болевого шока во время приступа радикулита, сидя в кресле на балконе на почтительном расстоянии от перил. Но, если насчет судьбы Крылова моя совесть спокойна, то насчет состояния памяти сразу встревожилась, ибо уже в «Клеветниках» я поймал себя на том, что цитирую неточно, сочиняя за Пушкина отдельные слова. Уверяю вас, друзья мои, что именно точность цитаты лежит в основе моей редакции «Онегина»! И только геометрическое чувство, такое сильное, что меня с детства коробило при виде частичных купюр, заставило опуститься до сочинения целых строф. В предисловии к первому же изданию своего труда я, сознавая в какую священную область вторгаюсь, назвал свою работу кощунственной. Другой мой друг, не артист, а учёный, коллекционирующий гадости, впоследствии приписал это выражение себе. Третий, только и знавший, что я учу наизусть текст «Онегина», сочинил про меня следующую пародию на Пушкина:

                        Полу-пижон, полу-артист,

                        Полу-учитель, полу-барин,

                        Но как писатель и стилист,

                        Увы, он полностью бездарен,

торжественно преподнёс её мне, и потом не меньше года дулся на меня за то, что я не обиделся. Он тоже был учёным, и не учёл, что из моих образований 2 артистических, а в этой среде в обращении друг с другом слово бездарность настолько распространено, что перестало быть ругательством, и на него давно уже не обижаются. Итак, я начал свою работу с того, что постарался выучить наизусть не только «Онегина», но текст и всех его сохранившихся черновиков. Я тогда не знал, какую сложную задачу поставил. Если с текстом самого «Онегина» (вместе с цитируемыми в примечаниях к Собраниям Сочинений строфами) дело решилось сравнительно просто, хотя, конечно, пришлось всё это перечитывать далеко не один раз, и на эту работу ушло по крайне мере целое лето – счастливое лето на рубеже веков, когда я жил на даче в обществе своих карасей, общаясь, кроме них, исключительно с Пушкиным – а есть ли большее удовольствие, чем общение с человеком умнее тебя! – то с полным комплектом черновиков отношения сложились куда хуже. Выяснилось, что у Томашевского они занимают целый том in folio, что этого тома у меня нет, и, хотя я включил моторную память и, сидя в библиотеке, переписал весь том от руки (точнее от рук – то от левой., то от правой), знания этого Талмуда «на иглу» у меня не получилось, и сейчас я не только не смогу, подобно Соллертинскому у Андроникова, сказать вам, который на какой странице, но о многих затруднюсь сказать, который из какой главы. Однако, я, подобно М.И.Глинке, был «доволен трудом своим», гордился фрагментарными знаниями текста, и все 7 лет мечтал сыграть на деньги с пушкинистами в две игры. Первая должна была, со студенческой помощью, быть размещена на сайте в разделе Тест для критика. Однако, студенты, в специальность которых входило составление подобных тестов, заявив, что «сайт у меня плохой» отказались под этим предлогом (истинная причина была просто в том, что я по своей дисциплине уже поставил им зачет и, вкупе с Пушкиным, перестал представлять для них какой-либо интерес) – которые похитрей (а вдруг я ещё буду работать и на выпускной кафедре!) затеяли глубокомысленно-бессмысленную полемику, типа: где Вы желаете его разместить – на стороне пользователя, автора, редактора, сервера, федеральной службы безопасности или американского конгресса? – так что я понял, что (даже уже далеко не на деньги) от услуг посредников, по крайней мере студентов, придётся отказаться. Вторая задуманная мной игра была гораздо проще и азартнее. Партнёр берёт томик Пушкина, открывает любую страницу «Онегина» и читает строчку; я в течение десяти секунд говорю следующую и если допускаю помарку в виде замены слов – он выиграл кон. Но воистину справедливо заметил великий актер Е.А.Лебедев: старики – как дети, только с ними никто играть не хочет. Пушкинисты отказались играть со мной по разным причинам: знаменитые – под тем предлогом, что я не знаменит (подозреваю, что они просто боялись выказать слабое знание Пушкина – вообще, знаменитость тяжёлый груз, я помню, при первой попытке зарегистрироваться в Авторском обществе, секретарша спросила меня: «А Вы знамениты?», я ответил: «Нет», она сказала: «Тогда мы Вас не зарегистрируем», пришлось ждать смены другой секретарши и говорить, что я знаменит); незнаменитые – под тем предлогом, что я занимаюсь кощунством. И только один очень симпатичный главный редактор одного очень хорошего журнала по-толстовски откровенно сказал: я вижу по Вашему материалу, что Вы очень оригинальный человек, поэтому боюсь Вам проиграть (однако материал не взял), – а таких журналов я обошёл тогда много и многое повидал. И всё это время мои силы укрепляло сознание владения небольшой хитростью, именно – закажи любой из партнёров строчку:

                        Как я с Онегиным моим

–  у меня всё равно была бы наготове следующая, даже две, так как автор по окончании «Онегина» по крайней мере ещё два раза обращался к «онегинской строфе». Одно из обращений относят к середине 1830-х, другое – к их началу. История такова: сразу же после того как Пушкин написал слово «Конец» после только что цитированного стиха, его издатель П.А.Плетнёв, которому, к тому же, и посвящён роман, стал настаивать на продолжении «Онегина». Пушкин готовил ему возражение для печати:

                        Ты мне советуешь, Плетнёв любезный,

                        Оставленный роман наш продолжать

                        И строгий век, расчёта век железный,

                        Рассказами пустыми угощать:

                        Ты думаешь, что с целию полезной

                        Тревогу славы можно сочетать,

                        А для того советуешь собрату –

                        Брать с публики умеренную плату.

                       За каждый стих по десяти рублей,

                        А за строфу приходится сто сорок! –

                        Неужто жаль кому пяти рублей? –

                        Пустое! Всяк то даст без отговорок!

                        С книгопродавца можно взять, ей-ей,

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  [товар не дорог].

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

 

                        Ты говоришь: «пока Онегин жив,

                        Дотоль роман не кончен: нет причины

                        Его кончать… К тому же план счастлив

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

                        .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Этот набросок датируется более поздним временем, потому что в нём угадывается октава, которая применена в «Домике в Коломне», долго не попадавшем в печать из-за цензуроопасных первых строф, впоследствии заменённых, так что исследователи считают эти стихи в вариантах замен вступительных строф «Домика». Видимо, к Плетнёву присоединились голоса других друзей Пушкина, потому что в следующем наброске они упомянуты уже во множественном числе:

                        Вы за «Онегина» советуете, други,

                        Приняться мне опять в осенние досуги.

                        Вы говорите мне: он жив и не женат,

                        И так ещё роман не кончен – это клад:

                        В его свободную вместительную раму

                        Ты вставишь ряд картин, откроешь диораму,

                        Повалит публика, платя тебе за вход,

                        Что даст ещё тебе и славу, и доход.

Эти наброски можно было бы продолжать почитать в лучшем случае за вступление к поэме, если бы среди них не появилась онегинская строфа:

                                   В мои осенние досуги,

                                   В те дни, как любо мне писать,

                                   Вы мне советуете, други,

                                   Рассказ забытый продолжать.

                                   Вы говорите справедливо,

                                   Что странно, даже неучтиво,

                                   Роман, не конча, перервать,

                                   Отдав его уже в печать;

                                   Что должно своего героя

                                   Как бы то ни было женить,

                                   По крайней мере – уморить,

                                   И, лица прочие пристроя,

                                   Отдав им дружеский поклон,

                                   Из лабиринта вывесть вон.

                                    Вы говорите: слава Богу,

                                    Покуда твой Онегин жив,

                                    Роман не кончен. Понемногу

                                    Пиши ж его - не будь ленив.

                                    Со славы, вняв ея призванью,

                                    Сбирай оброк хвалой и бранью;

                                    Рисуй и франтов городских,

                                    И милых барышень своих,

                                    Войну и бал, дворец и хату,

                                    Чердак, и келью, и гарем,

                                    И с нашей публики меж тем

                                    Бери умеренную плату:

                                    За книжку по пяти рублей –

                                    Налог не тягостный, ей-ей!

А это, за счет упомянутых свойств онегинской строфы, больше ужè похоже на посвящение или вступление к форме более крупной, чем поэма, и стало быть позволяет заподозрить, что был задуман целый роман...


            3) Трилогия. Наконец, онегинская строфа встречается у Пушкина в стихах, датируемых годом первого полного издания «Онегина» Смирдиным (1833), т.е. раньше «Домика в Коломне» и «Медного всадника». Здесь более 17-ти строф – почти треть главы, поэтому этот отрывок заслуживает отдельной страницы сайта (мы их размещаем на следущей странице Родословная моего героя , причём у нас пропущены строфы, вошедшие в нашу редакцию третьей главы «Онегина», см. в конце стр. http://shmurnoff-v.narod2.ru/glava_2/glava_3/29/30/31/32/ строфы 3, XXV-XXVI). Отрывок назван «Родословная моего героя» с подзаголовком «из сатирической поэмы». О форме и сюжете целого судить трудно – первая строка и часть биографии героя отправились в поэму «Медный всадник», где, как бы с досады, что автору не дают простора на целый роман, герой назван именем Онегина; упоминание о Коломне отсылает в «Домик», но сюжеты обеих поэм труднопереплетаемы. «Домик» с его переодеваниями больше подходит к сочинению для театра в форме комедии (такие сюжентные ходы, как переодевания, мелковаты, как бы сказать каботажны, судите сами: у Байрона из Дона Жуана романа не вышло, и даже Ловелас тоже, в сущности, мелкосюжетен), «Медный Всадник» же – трагедия. Однако Пушкин мощнее и Байрона, и Луве де Кувре, а кроме того любил совмещать несовместимое (см. стихи «Долго ль мне гулять по свету» против «Брожу ли я вдоль улиц шумных» или «Мне жаль великия жены» против «Старушка милая жила»). Мне лично, как геометру, мерещится в последних замыслах Пушкина что-то эдакое, по форме напоминающее популярную трилогию Жюля Верна, где первый и второй романы никак не связаны, а в третьем встречаются герои первых двух – и все, как и подобает трёхчастной форме, контрастны по фабуле и содержанию. Может быть, в одном из сюжетов «Сатирической поэмы» поэт хотел отобразить травлю своей персоны со стороны коллег-литераторов (Езерский – «был сочинитель», с другой стороны - регистратор, а есть письма, где Пушкин признаётся, что в чине камер-юнкера он по своим масштабам и запросам чувствует себя при дворе если не коллежским регистратором, то титулярным советником безусловно). Возможно, замысел нового романа существовал, и даже, хотя не осталось тому свидетельств, кто-то был в это и посвящён или об этом догадывался. «Мёртвые души», к слову сказать, тоже родились не на пустом месте. Да кстати или нет, к ним тоже наши добрые соотечественники не дали присоединить последние части.
Конструктор сайтов - uCoz